(перевод А. Э. Петросяна)

Вступительное слово

Нередко, чтобы лучше понять себя, уходят в историю и там пытаются отыскать корни явлений и процессов, разворачивающихся сегодня. Другой способ глубже разобраться в себе – взгляд на собственные дела чужими глазами, когда прислушиваются к носителю иной (в том числе политической и управленческой) культуры, который оценивает их через призму своего разумения и опыта. Но иногда появляется возможность совместить оба подхода – услышать чужестранца сквозь толщу времени, узнать, как выглядело управление страной в отдаленном прошлом для стороннего наблюдателя.

К числу материалов, интересных с этой точки зрения, принадлежит статья американского журналиста и путешественника Джорджа Кеннана «Русская полиция», опубликованная сто тридцать лет назад. В ней удивительно точно подмечены органические пороки российской системы государственного управления – патернализм, тотальная регламентация и административный произвол, – которые уже тогда воспринимались многими в качестве анахронизмов, а теперь и вовсе превратились в путы, сдерживающие развитие страны и препятствующие ее сколько-нибудь масштабной модернизации. При этом автор  сочувственно относится к России и не столько критикует установившиеся в ней порядки, сколько сожалеет о том, что они сковывают творческую энергию народа и мешают проявиться таящемуся в нем потенциалу. К несчастью, статья во многих отношениях по-прежнему звучит вполне актуально, и в этом смысле она весьма поучительна. Но, разумеется, только для тех, кто хочет и готов учиться.

А. Э. Петросян

Вероятно, во всем мире нет ни одной страны, где бы власть полиции была столь обширна, играла бы более важную роль или затрагивала частную и личную жизнь граждан в большей мере, чем в России. В стране вроде Англии или Соединенных Штатов, где народ является правящей силой, функции полиции просты и четко определены и по большей части ограничены предупреждением и обнаружением преступлений и поддержанием порядка в общественных местах. В России же, где народ не является правящей силой, а держится власти, как дитя – опекуна, полиция занимает совершенно иное и гораздо более важное положение.

Теория, из которой исходит правительство России, состоит в том, что гражданин не только неспособен принимать участие в управлении делами своей страны, своей губернии или своего уезда, но и не в состоянии управлять даже собственным домохозяйством; и что с момента, когда он покидает колыбель и начинает жизненную борьбу, и до того, как его утомленная седая голова, наконец, упокоивается в земле, им надо руководить – направлять, поучать, сдерживать, обуздывать, регламентировать, ограничивать, не пущать, взбадривать, притеснять и вообще заставлять делать то, что, по мнению кого-то другого, является для него наилучшим. Естественным результатом этой патерналистской теории управления выступает сосредоточение всей административной власти в руках немногих высокопоставленных чиновников и гигантское усиление полицейской власти. То, что в других странах оставляется на усмотрение отдельно взятого гражданина или на суд небольшой группы граждан, в России регулируется министром внутренних дел посредством полиции.

Если вы русский и хотите учредить газету, вам нужно испросить разрешения у министра внутренних дел.[1] Если вы хотите открыть воскресную или какую-нибудь другую школу – будь то в богом забытой трущобе Санкт-Петербурга или в деревне аборигенов на Камчатке, вы должны испросить разрешения у министра народного просвещения.[2] Если вы хотите дать концерт или инициировать подписку в пользу сиротского приюта, вы должны испросить разрешения у ближайшего представителя министра внутренних дел, затем представить свою программу действий цензору для одобрения или исправления и, наконец, отдать доход от мероприятия полиции, которая присвоит его или передаст сиротскому приюту – тут уж как получится.[3] Если вы хотите продавать газеты на улице, вы должны испросить разрешения, зарегистрироваться в полиции и носить вокруг шеи пронумерованную медную пластину размером с блюдце. Если вы хотите открыть аптеку, печатню, фотоателье или книжную лавку, вы должны получить разрешение. Если вы фотограф и желаете изменить местоположение своего бизнеса, вы должны получить разрешение. Если вы студент и идете в публичную библиотеку, чтобы просмотреть «Принципы геологии» Лайеля или «Социальную статику» Спенсера, вы обнаружите, что не можете даже взглянуть на столь опасные и подстрекательские тома без особого разрешения. Если вы врач, вам надо получить разрешение, прежде чем начнете практиковать, а после, если вы не хотите отвечать на ночные звонки, надо иметь разрешение не идти на вызов; более того, если вы хотите выписывать то, что известно в России как «сильнодействующие» лекарства, у вас должно быть особое разрешение – в противном случае аптекари не осмелятся принять ваш рецепт[4] Если вы крестьянин и хотите поставить баню на своем участке, надо получить разрешение. Если Вы хотите обмолотить свое зерно вечером при свечах, вы должны получить разрешение или подкупить полицию. Если вы хотите отъехать от своего дома дальше, чем на 15 миль, надо получить разрешение. Если вы путешественник-иностранец, надо получить разрешение на въезд в Империю, разрешение на выезд из нее, разрешение на пребывание в ней более полугода, и вы должны уведомлять полицию каждый раз, когда вы меняете место жительства. Короче говоря, вы не можете жить, передвигаться или существовать в Российской империи без разрешения.

Полиция, с министром внутренних дел во главе, контролирует посредством паспортов передвижение всего населения Империи; она постоянно держит под надзором тысячи подозреваемых; она выявляет и удостоверяет перед судами обязательства банкротов; она сопровождает продажу ростовщиками невыкупленных закладных; она выдает удостоверения личности пенсионерам и всем другим лицам, которые в них нуждаются; она следит за ремонтом дорог и мостов; она осуществляет наблюдение за всеми театральными постановками, концертами, подписками, театральными программками, плакатами и уличной рекламой; она собирает статистику, внедряет санитарные нормы, проводит обыски и конфискации в частных домах, читает корреспонденцию подозреваемых, берет на себя заботу о телах лиц, найденных мертвыми, «предостерегает» верующих, слишком долго пренебрегающих Святым причастием, и принуждает к повиновению тысячам разнообразных приказов и регламентаций, нацеленных на улучшение благосостояния людей или обеспечение безопасности государства. Законодательство, относящееся к полиции, составляет более пяти тысяч разделов Свода Законов, и вряд ли было бы преувеличением сказать, что в сельской местности, вдали от центров образования и просвещения, полиция является вездесущим и всемогущим регулятором всего человеческого поведения – неким неумелым бюрократическим заменителем Божественного провидения.

Чтобы дать читателям некоторое представление о природе и бесконечном многообразии дел, регулируемых правительством России с помощью полиции, я приведу, почти наугад, названия или предметы нескольких инструктивных циркулярных писем, направленных министром внутренних дел губернаторам различных российских областей между 1880 и 1884 гг.[5] Они таковы:

1. Касательно списка пьес, безусловно допущенных к постановке на сцене.
2. Недопущение сбыта пилюль Шиманского.
3. Касательно отмены ограничений на перевозку топленого жира.
4. Регламентация использования минеральных вод больными или ранеными армейскими офицерами.
5. Касательно запрета на областных собраниях и городских советах выражать мнения и суждения, которые могут по своей природе выходить за рамки юрисдикции этих органов.
6. Контроль и регламентация перевозки костной муки.
7. Регламентация рекламы лекарств.
8. Запрещение использования всех учебников и учебных пособий, не одобренных министерством внутренних дел и церковными властями.
9. О недопущении продажи хинина ненадлежащего качества.
10. О порядке цензурирования прайс-листов, печатных приглашений и визитных карточек.[6]

Это лишь несколько из бесчисленных тысяч приказов, распоряжений и инструкций, подпадающих под юрисдикцию имперской полиции. Разумеется, они не все исполняются. Осуществление такого множества запретов и ограничений, оказывающих влияние на все сферы человеческой жизни, – не во власти какого-либо человека или группы людей. Но, независимо от того, исполняются они или нет, они постоянно действуют как преграда для индивидуальной предприимчивости, некая сеть, опутывающая каждый свободный импульс, и помеха для всякой человеческой деятельности.

Американцам трудно понять, что между народом какой-то страны и ее правительством могут существовать отношения вроде тех, что, как видно из этих циркуляров, существуют в России. Представьте себе губернатора штата Нью-Йорк, издающего приказ, который обязывает всех граждан штата отправлять их печати, резиновые штампы и визитные карточки на цензурный контроль. Или вообразите главного почтмейстера, который пишет циркулярное письмо губернаторам всех штатов, предписывающее им правила продаж мыла, крахмала, бриллиантина, зубных щеток и порошков от насекомых! Такого рода превышение полномочий правительством для нас почти что немыслимо – как ввиду его деспотичности, так и из-за несообразной абсурдности; и все же такие правила в России не воспринимаются как нечто необычное, и подчас можно увидеть полицию замешанной в дела куда более примечательные, нежели продажа зубных щеток или порошка от насекомых.

В моем распоряжении имеется доклад русского полицейского пристава, написанный на основе печатного формуляра, в котором тот уведомляет своего начальника, что, в соответствии с инструкцией от такого-то числа, он вызвал таких-то лиц, которые поименованы, и «предостерег» их, что им надлежит разделить Святое причастие «под опасением в противном случае казенного взыскания». На первой странице этого документа в самом верху начертаны заглавными буквами слова: «Указ Его Императорского Величества Самодержца всея Руси». В газете «Сибирь» за 10 июля 1883 г. приводится в качестве новости, что полицейские власти города Иркутск только что получили приказ предостеречь всех лиц, пренебрегавших религиозным долгом, и понудить их к участию в таинстве. Использование полицейской силы как средства заставить равнодушных христиан и вероотступников разделить Святое причастие – отправка вооруженного человека в голубом мундире, чтобы притащить другого человека к столу Князя Мира и вынудить его есть и пить символы мертвого тела и проливать кровь Христа, – это нечто такое, что, мне кажется, нечасто можно было видеть вне России со времени мрачных веков.

Цель моей нынешней работы состоит в том, чтобы бегло обрисовать устройство корпуса чиновников, на которых возлагаются такие чрезвычайные обязанности, как эти, а затем как можно полнее проиллюстрировать этот специфически русский метод правления посредством полицейской силы.

Полиция России может быть разделена на четыре класса: во-первых, сельская полиция, включающая в себя урядников, назначаемых государством, и сотских и десятских, избираемых крестьянами; во-вторых, обычная городская полиция, которая по своим обязанностям существенно не отличается от нашей муниципальной полиции; в-третьих, сыскная и тайная полиция; и, в-четвертых, жандармерия. Эта классификация не является совершенно точной. Есть два или три разных вида жандармов, равно как следует подразделять и тайную полицию и сыщиков. Для моих целей, однако, этих четырех классов достаточно.

Тайная полиция и жандармы до недавнего времени находились в ведении того, что называлось «третьим отделением» царской канцелярии, и составляли самостоятельное подразделение государственной полиции, имея дело исключительно с государственными преступлениями и преступниками. Когда, однако, «третье отделение» было упразднено, вся полиция в Империи была поставлена под управление и контроль министра внутренних дел. Статистика относительно численного состава отдельных классов русской полиции недоступна, и любые оценки, должно быть, весьма ненадежны.

Согласно хорошо информированной русской газете «Голос», сумма денег, ассигнованных в 1882 г. на полицию Империи, составляла 12 млн. руб. Если предположить, что среднее жалованье в полиции – 300 руб. на человека в год, то 12 млн. руб. в год должно хватить на 40 тыс. человек. Численность всего персонала, вероятно, гораздо больше, но насколько больше, я не могу сказать. Та же неопределенность присутствует и в отношении численного состава сельских полицейских сил, избираемых самими крестьянами и известных в качестве «сотских» и «десятских». 1-го мая 1886 г. «Официальный вестник» опубликовал полный список всех городов, деревень и поселений в Европейской России, где спиртные напитки продавались в розницу. Их число составляло 268928. В каждом поселении, где продавались спиртные напитки, имелось не меньше двух полицейских, а если так, то 268928 поселений располагали полицейским штатом, в совокупности превышающим полмиллиона человек.

Говорят, что «урядники», или сельские полицейские, назначаемые правительством, насчитывают от 5 до 6 тысяч. Они распределяются по «станам», или участкам, каждый из которых охватывает более или менее обширный округ и состоит под началом «станового пристава», или начальника округа. Каждая группа из двух или трех станов находится под контролем исправника, а дальше над исправником приходится губернатор. В Сибири устройство практически такое же, за исключением того, что полицейские округа гораздо больше, а место станового пристава занимает чиновник, называемый «заседателем».

Урядникам, или сельской государственной полиции, надлежит носить мундир и быть вооруженными саблями и револьверами. Жалованье, которое выплачивается им, крайне мало – от 50 до 100 долларов в год для рядового и от 200 до 300 долларов в год для становго пристава, или начальника округа. Конечно же, очень трудно, если вообще возможно, найти честных и квалифицированных людей, готовых служить за такое жалованье, и естественным результатом оказывается то, что сельская полиция олицетворяет худшие элементы всего населения. Значительная часть их невежественна и глупа, а те, кому хватает ума, как правило, бесчестны и пользуются бесчисленными и обременительными приказами министерства внутренних дел просто как средством вымогательства денег у крестьян.

Например, министр внутренних дел, с самыми лучшими в мире намерениями, издает приказ, что соломенные крыши крестьянских домов должны покрываться время от времени в течение лета густой смесью глины и воды, так чтобы уменьшалась их воспламеняемость и снижалась опасность пожара от искр. Сельский полицейский чин, чья обязанность состоит в уведомлении крестьян об этой новой инструкции, ждет до самого активного периода весеннего сева или летней страды, когда в поле каждый человек на счету, а затем вызывает всех крестьян в село, зачитывает им приказ и настаивает на незамедлительном его выполнении. Крестьяне не могут остановить сев или уборку и отправиться на поиск глины, чтобы обмазать крыши всех домов в селе. Исполнение приказа потребовало бы от двух до трех дней. Поэтому они прямо спрашивают станового, сколько тот хочет. Становой отвечает, что если он избавит их от обмазывания крыш, то подвергнет себя большому риску. Приказ носит обязательный характер, и, если вышестоящие власти узнают, что он не обеспечил его выполнение, придется ответить головой за халатное отношение к своим обязанностям. И все же, по его словам, он понимает ситуацию: он видит, как тяжело им оставить свои поля и пойти месить глину в такой решающий момент; и он склоняется к тому, чтобы пожертвовать собой ради избавления их от убытков. Если хозяева в селе сложатся по 20 копеек с каждого, так чтобы он не остался без гроша, если вышестоящие инстанции уволят его за необеспечение своевременного исполнения их приказов, он освободит их от обмазывания крыш до окончания сева или уборки. Деньги собираются, крестьяне возвращаются на свои поля, а становой отправляется в сельскую закусочную, чтобы отпраздновать славную сделку и подумать о каком-нибудь другом старом приказе министерства внутренних дел, который он мог бы вернуть к жизни и держать, как дубинку, над головами крестьян, когда ему в следующий раз понадобятся деньги.

Но это не единственный способ, которым сельская полиция вымогает деньги у крестьян, подавляет их личную инициативу и помогает удерживать страну в нищенском состоянии. Как раз перед тем, как мы с м-ром Фростом проехались по Енисейской губернии в Сибири, полдюжины крестьян-фермеров в одном из сел неподалеку от городка Минусинска сговорились нанять баржу, чтобы сплавить зерно, в количестве несколько тысяч бушелей, вниз по реке Енисею до северной части губернии, где зерно не произрастает, и продать там напрямую потребителям, тем самым оставив всю прибыль себе – вместо того, чтобы делить ее с двумя или тремя посредниками. План был хорош и принес бы выгоду и производителям, и потребителям, не будь неожиданного вмешательства полицейских властей.

Почти в каждом русском селении есть небольшой капиталист или спекулянт – зачастую еврей, – который с помощью коррумпированного полицейского должностного лица прижимает крестьян в трудные для них времена и делает деньги на их беде. Таких местных капиталистов крестьяне называют кулаками. В сибирском селе, о котором я веду речь, был такого рода спекулянт, и он вскоре прослышал о плане и соглашении основных фермеров сплавить зерно вниз по реке на две или три тысячи миль и продать его самостоятельно. Он тут же пошел к заседателю, или главному полицейскому должностному лицу в округе, рассказал ему об этом замысле фермеров и добавил: «Теперь, мой дорогой Иван Николаевич, ты да я – мы могли бы тоже немного подзаработать на этом зерне». «Как?» – спросил полицейский чин заинтересованно. «А очень просто, – ответил кулак. – Эти крестьяне не могут отъехать от села дальше, чем на тридцать верст, без разрешения полиции с отметкой в их паспортах. Предположим, что по какому-то одному из многих разумных оснований, которые, без сомнения, сами придут в голову человеку твоего ума, ты не сможешь дать им такого разрешения; предположим, что существует новый порядок, требующий, чтобы разрешение составлялось на отдельных формулярах, а сами эти формуляры еще не пришли; или предположим, что ты отправил паспорта этих людей в губернский центр для продления, и они пока не вернулись назад. В таком случае крестьяне не смогут покинуть свои дома без риска быть арестованными в первом же месте, где они остановятся. Им придется поэтому избавиться от своего зерна по назначенной мною цене; мы с тобой сплавим его вниз по реке и продадим сообща. Это будет выгодное дело для нас обоих».

План показался заседателю выполнимым, и после тщательного согласования деталей он был успешно претворен в жизнь. Когда крестьяне стали приходить к полицейскому за разрешением отправиться в северную часть губернии, тот раз за разом отделывался от них под тем или иным предлогом, пока те, вконец обескураженные, не продали свое зерно кулаку по его собственной цене. Конечно же, результатом этой сделки было не только фактическое ограбление как производителей, так и потребителей зерна, но и неизбежное подавление предпринимательской инициативы в этой местности. Крестьяне, убедившись на своем горьком опыте, что они бессильны против полиции, говорили бы друг другу: «Зачем нам усердно трудиться с утра до вечера, выращивая зерно на продажу? Полиция все равно не даст нам выйти с ним на рынок; и, если в конце концов придется продать его какому-то кулаку или мироеду[7] за полцены, как нам разбогатеть?» Такого рода дела, с бесконечными вариациями в деталях, постоянно встречаются повсюду в Империи; но они особенно распространены в Сибири, где полиция находится даже под меньшим контролем, чем в Европейской России, и где общая репутация чиновничества низка.

Г-н Красин, симпатичный исправник, который принимал нас с м-ром Фростом в Тюмени и позволил нам осмотреть тюменскую пересыльную тюрьму, впоследствии был арестован, предан суду за вымогательство денег у крестьян его участка, признан виновным и отправлен на каторгу в Восточную Сибирь. Крестьяне, вызванные в суд в качестве свидетелей, заявляли: «Всякий берет с нас деньги – окружные секретари, заседатели и исправники, кто попало и когда попало. Мы привыкли к этому; все мы знаем, что любой исправник заставит нас платить, как только у него появится такая возможность. Мы не жалуемся на это; мы к этому привыкли; мы бы и сейчас ничего об этом не сказали, если бы это не открылось».[8] Эти показания очень характерны для русского крестьянина, и они мне кажутся почти что душераздирающей иллюстрацией его предельной беспомощности под игом русской бюрократической системы. Он привык к притеснениям, он привык к вымогательству, это всегда было так, это божья кара, и с этим ничего не поделать. Никому не ведомо, сколько денег было получено с крестьян разбойниками с большой дороги в полицейском мундире, но общая сумма, должно быть, гигантская. Исправник К-берг из Енисейска хвастался, что на своем участке он собирает с крестьян путем вымогательства до 20000 руб. (10000 долл.) в год.[9]

В нашей поездке по Сибири м-р Фрост и я познакомились в небольшом поселке близ Иркутска с окружным секретарем, или «писарем», которого для целей этого повествования буду называть Ивановым. После того, как знакомство стало достаточно близким, однажды во время обсуждения повсеместности чиновничьей коррупции в Сибири, г-н Иванов откровенно сказал мне: «Мистер Кеннан, я беру деньги с креcтьян. Я вполне отдаю себе отчет в том, что это постыдно, но что мне прикажете делать? Я получаю жалованье, на которое невозможно прожить. Мой вышестоящий начальник, глава окружной полиции, берет взятки; его начальник, исправник, берет взятки; губернатор берет взятки; и откажись я брать взятки, меня либо арестуют как скрытого революционера,[10] либо выбросят на улицу за то, что я прикидываюсь более благородным человеком, чем Его Превосходительство Губернатор».

Некоторые из методов, к которым прибегает сельская полиция для вымогательства денег у крестьян, чрезвычайно изобретательны и оригинальны. Однажды, когда мы проезжали город Тюмень в Западной Сибири, заседатель этого округа получил сведения о том, что обнаружено тело мертвеца в лесочке на окраине крестьянского поселения в 90 верстах оттуда, и что человек, по-видимому, был убит. При таких обстоятельствах заседатель обязан немедленно выехать на место, где было найдено тело, расследовать дело и, перевезя тело в морг, дождаться окружного врача, в чьи обязанности входит его посмертное освидетельствование. Заседатель сразу же отправился в село. Случилось так, что окружной врач в это время отсутствовал по делам, но ему было оставлено указание последовать за заседателем, как только вернется. Полицейский чиновник, доехав до места, осмотрел мертвое тело и место, где оно лежало, а потом, не дождавшись окружного врача, приказал увезти его в село. Он прознал еще в Тюмени, что в том селе нет морга, и уже придумал, как использовать тело для вымогательства денег у жителей. Поэтому он приказал занести тело в дом одного из самых преуспевающих крестьян-фермеров этой местности, чья дочь, как он слышал, вот-вот должна была выйти замуж. Жуткая ноша на импровизированных носилках из сосновых ветвей была доставлена к двери зажиточного крестьянина и уложена на землю так, чтобы ее было полностью видно из окна, а сам полицейский чиновник зашел внутрь и объявил охваченному ужасом хозяину, что, поскольку в селе нет морга, придется оставить тело в его доме, пока окружной врач не прибудет, чтобы произвести посмертное освидетельствование.

«Ах, боже мой! – воскликнул крестьянин. – Я не могу держать тело убитого у себя дома два или три дня. Послезавтра моя дочь выходит замуж».

Заседатель, самым важным тоном, на который он только был способен, сказал, что весьма сожалеет, но должен исполнить свой долг. Это очень серьезное дело: человек был убит, никто не знает, кто он таков, и тело должно находиться в надежном месте, пока не будет идентифицировано, и пока не будет проведено посмертное освидетельствование. Это может обернуться серьезными последствиями для всей общины, и крестьянин должен благодарить бога, если с ним не случится ничего худщего, нежели пребывание мертвого тела в его доме.

Бедный крестьянин был в отчаянии. Он знал, что полицейский чиновник может занести окровавленное тело в его дом – для этого и в самом деле было определенного рода правовое основание; и он также знал, что, если окажет сопротивление полиции, поплатится за это месяцами заключения, если не каторгой. Поэтому он стал упрашивать заседателя отнести тело в другое место и намекать, что скорее заплатит пятьдесят рублей, чем отложит свадьбу дочери и позволит своим детям превратиться от страху в беснующихся маньяков, когда те увидят в доме ночью это изуродованное тело. Предложение денег и было тем, что требовалось полицейскому чиновнику. Он слегка изменил тон, признал, что особенно трудное дело – выдавать дочь замуж, и намекнул, что, если крестьянин выкажет готовность по достоинству оценить его расположение, он заберет тело в иное место. Вскоре они пришли к соглашению об условиях сделки: я думаю, сошлись на 30 рублях, и заседатель велел отнести тело в дом к другому зажиточному крестьянину. Здесь он провернул ту же комедию, вытянул еще 15 или 20 рублей, а потом, ободренный успехом, прошелся по остальным домам села, где, как ему казалось, можно получить достаточно денег, чтобы вознаградить себя за труды, и, наконец, поздно ночью распорядился отнести тело на старый пустой рыбный склад, куда он с тем же успехом мог отправить его с самого начала.

Беседуя впоследствии об этом деле с крестьянами в других частях Сибири, я выяснил, что это никоим образом не было чем-то исключительным или необычным. Мне рассказали о случае, когда тело покойника заставляли «работать» в двух или трех селениях подряд. Ежегодно в Сибири умирает, замерзает насмерть или же подвергается насильственной смерти огромное число беглых ссыльных преступников, и обнаружение мертвого тела неизвестного человека в окрестностях села – рядовое явление. В одном из сел крестьяне говорили мне, что они никогда не сообщают о такой находке полиции своего округа. Это всегда стоит им денег так или иначе, и потому они либо тихо закапывают тело, не говоря никому ни слова, либо относят ночью на окраину какого-нибудь другого села, чтобы его нашли там. «Восточное обозрение» сообщает о случае, когда мертвое тело подсадили в тюремную камеру к живым заключенным и продержали там до тех пор, пока оно не стало настолько неприятным, что другие обитатели камеры готовы были заплатить, лишь бы его убрали оттуда.[11]

Не все методы добывания денег, практикуемые полицейскими чиновниками, так ужасны и отвратительны, как эти, хотя многие из них столь же оригинальны. Я узнал о случае, когда начальник полиции округа посреди уборки зерновых уведомил тридцать или сорок крестьян о том, что им надлежит прибыть на следующий день в 2 часа пополудни в полицейский участок по важному делу. Те подчинились и нашли заседателя при полном параде, с тремя или четырьмя огромными томами Свода Законов в четверть листа, лежащими перед ним на столе. Он сказал, что получил указание вышестоящего начальства ознакомить людей его округа с законами Империи, и что он вызвал их вместе, чтобы зачитать им правила, которые Государь желает довести до каждого настоящего русского. Затем он раскрыл один из толстых томов и до вечера читал непонятные законы этим несчастным крестьянам, сказав им напоследок, что наутро они должны прийти снова, чтобы продолжить занятия. Еще до ночи крестьяне послали к нему депутацию с единственным вопросом – сколько он возьмет с них за то, чтобы обойтись без остальных законов? Он согласился присвоить всем степень доктора права за двадцать копеек с носа.

Среди многих «натуральных повинностей» сибирских крестьян самой тяжелой и обременительной является дорожный налог, который каждый человек должен уплатить своим трудом в течение нескольких дней. Во всей Сибири эта повинность превращается в средство вымогательства денег. Вместо того чтобы позволить крестьянам села A ремонтировать дороги в окрестностях этого села, чтобы они могли возвращаться с работы к себе домой, исправник-вымогатель приказывает им отправиться в район села B, отстоящего на 50 или 100 миль, и трудиться там. В то же самое время, он требует, чтобы жители села B пришли и работали поблизости от села A. Тогда горемычные жители обоих сел дают исправнику взятку – по рублю с человека, – чтобы тот позволил им трудиться рядом с домом. Если полицейскому чиновнику не удается выбить из них денег таким путем, он запрещает им покидать место работы даже после того, как они выполнят свое задание, до тех пор, пока он не проверит их работу. Иногда он держит на каком-то участке дороги в чистом поле без дела сотню людей неделю или две, пока те не заплатят за разрешение вернуться в свои дома. Все это делается под прикрытием закона, и крестьяне вынуждены повиноваться или платить.

Мы слышали множество забавных историй от политических ссыльных в Сибири касательно невежества и ошибок сельской полиции в отношении предполагаемых революционеров. Лет пять назад, сразу же после убийства жандармского офицера Судейкина террористом Дегаевым, фотографии Дегаева, наподобие тех, что приводятся ниже, были разосланы по всем полицейским участкам Империи. На обратной стороне было напечатано объявление о вознаграждении в 10 тыс. руб. за поимку убийцы, а на лицевой – 6 фотографий Дегаева, показывающих, как он выглядел в шапке и без нее, с бородой и без нее, с усами и без них. Один сильно пьющий и необразованный полицейский чин из западносибирского села, в чьи руки попало это объявление, арестовал четырех прохожих, которым выпало несчастье иметь хоть какое-то сходство с фотографиями Дегаева, и отправил их за решетку; затем, обойдя село, он зашел в рюмочную, где подвыпивши хвастал, что схватил аж четырех из этих проклятых Дегаевых и продержит их до тех пор, пока не найдет остальных двух, чтобы сдать всех шестерых вышестоящим властям. Он нисколько не сомневался, что получит не только награду в 10 тыс. руб., но и почетный крест.

Шесть фотопортретов Дегаева из объявления об его розыске

Другой полицейский чиновник, столь же невежественный, арестовал ученого, члена Императорского географического общества, который выехал за город, чтобы заняться своим любимым делом – орнитологией. Бедолага-естествоиспытатель имел обыкновение ежедневно записывать названия птиц, образцы которых ему удалось добыть, а проницательный полицейский, просматривая дневники задержанного, обнаружил почти на каждой странице записи вроде «13 июня: Убил этим днем прекрасного королевского бекаса» или «17 июня: Подстрелил сегодня silvia hortensis». Видя в этих записях очевидный зашифрованный отчет о нигилистических убийствах, полицейский направил схваченного орнитолога под вооруженной охраной к начальнику окружной полиции, с блокнотом в качестве документального свидетельства о том, что арестованный является самым безрассудным и кровожадным из террористов-убийц, а запись о «королевском бекасе» была, по его мнению, ясным намеком на августейшую семью Государя.

Почти каждый иностранный путешественник, всерьез пытавшийся изучать русскую жизнь и выезжавший с этой целью за город, хотя бы раз арестовывался сельской полицией. Уиггинс, английский мореплаватель, был задержан в Сибири и провел три дня за решеткой, прежде чем смог удостоверить свою личность.[12] Маккензи Уоллас был задержан в Европейской России за шпионаж; Лэнсделл, английский миссионер, был задержан как распространитель революционных брошюрок; а мы с Фростом были задержаны по подозрению лишь потому, что нам привелось случайно трижды пройтись мимо тюрьмы в Перми.

По своей численности за сельской полицией следуют тайная полиция и жандармерия, далеко превосходящие ее по интеллекту и власти; они повсюду в Империи, но более всего в городах. Общественности мало что известно об их устройстве, составе и рабочих методах, кроме того, что они подчиняются министру внутренних дел, и что их обязанности связаны, главным образом, с предотвращением или раскрытием политических преступлений. Значительная часть их работы состоит в надзоре над лицами, подозреваемыми в симпатиях к революционному движению, или, если пользоваться официальным лексиконом, «неблагонадежными». Около 3000 таких лиц находились под надзором в Европейской России, когда нынешний царь вступил на престол, и было еще от полутора до двух тысяч в Сибири – политических ссыльных. Однако не следует забывать, что все они были под гласным наблюдением; то есть они знали, что полиция следит за ними. Существует другой обширный класс мужчин и женщин, которые находятся под тайным наблюдением, и они, конечно же, не осведомлены об этом.

Я хитростью заполучил в Санкт-Петербурге копию формуляра, подлежавшего заполнению каждый месяц полицейским, который тайно вел наблюдение за каким-то человеком. Он состоит из ряда вопросов, касающихся жизни и привычек поднадзорного, на которые должен ответить полицейский, следящий за ним. Вот как он выглядит:

1. Имя, фамилия и отчество поднадзорного лица.
2. Где он(а) живет? Часть города, округ, район, улица, дом и номер квартиры.
3. Как долго он там проживает, и где было его предыдущее место жительства?
4. Снимает ли он отдельную квартиру или занимает комнату в квартире или доме кого-то другого? В последнем случае – кто является владельцем или собственником? Его имя, занятия, факты из прошлого.
5. Живет ли он один или с кем-то еще? В последнем случае – с кем?
6. Есть ли у него прислуга? Если да, то каковы имена? Если нет, кто убирается в его комнате или комнатах? Какие предметы находятся в его комнатах? Кому отдается его грязное белье? Имя и место жительства его прачки?[13]
7. Когда и от кого он получает письма, подразумевая как обычные письма, так и те, что с деньгами?
8. Ест ли он в своих комнатах или где-то еще? В последнем случае – где?
9. Посещает ли он библиотеку, и если да, то какую? Если возможно, указать книги, которые были взяты им в течение месяца.
10. Как он проводит время дома?
11. На какие средства он живет? Если он дает уроки, то кому? Если он занимает должность иного рода, где и какую?
12. Где и при каких обстоятельствах чиновник, следящий за ним теперь, впервые увидел его? Знает ли он этого чиновник в лицо?
13. В котором часу он уходит из дому и когда возвращается?
14. Обращает ли он внимание на женщин (или если поднадзорное лицо – женщина, есть ли у нее любовник)? Где они встречаются друг с другом?
15. Кто бывал у него в этот месяц и в какое время? (Если возможно, указать имя или имена и место или места жительства).
16. Провел ли кто-нибудь когда-нибудь ночь в его квартире? И если да, кто это лицо или эти лица?
17. Кто может подтвердить, что он встречался с лицами, упомянутыми в предыдущем пункте?
18. Играет ли он в карты?
19. Видели ли его когда-нибудь пьяным?

Этот лист подписывается надзирающим полицейским чиновником и окружным инспектором тайной полиции и передается в департамент обеспечения порядка и общественной безопасности.

Непосвященному может показаться, что такой отчет, как этот, составляемый и представляемый ежемесячно, позволит начальнику полиции написать естественную историю подозреваемого со значительной точностью. Однако, в конечном счете, результат, которого от него ждут, не достигается. Подкоп на Малой Садовой улице в Санкт-Петербурге, содержавший 80 фунтов динамита, был сделан, заполнен и оборудован батареями, проводами и катушкой Румкорфа двумя террористами под личиной торговцев сыром, которые были как раз под таким наблюдением. Их лавку даже посещали и проверяли за три дня до убийства покойного царя, но подкоп так и не обнаружили.

По-моему, возможности русской тайной полиции сильно преувеличены. Я, как и большинство иностранцев, накопил большой опыт, ускользая от нее и вводя ее в заблуждение, и мне знаком опыт трех ил четырех сотен революционеров, которые годами состязались с ней в сообразительности. В каждом городе Империи есть сотни революционеров, о которых полиция неспособна узнать; гектографиечксие и литографические копии запрещенных статей переходят из рук в руки по всей Империи; и я не думаю, что есть тюрьма в Европейской России или Сибири, за исключением разве что Шлиссельбургского замка, где у заключенных революционеров не было бы письменного сообщения с соратниками на воле.

Некий осведомленный петербургский корреспондент «Нью-Йорк трибьюн» недавно заявил в отношении русской полиции: «Я не верю, что существует какой-то еще департамент в Империи, о котором складываются такие ошибочные впечатления и который, особенно за рубежом, столь ужасно переоценивается. Нет другого такого полицейского департамента в Европе, который так же плохо организован, так же слабо информирован и так же крайне неумел, как царский». Это утверждение, быть может, сделано в слишком сильных тонах, но, я уверен, оно по существу верно. Русская тайная полиция ни в коей мере не соответствует своей репутации.

И в чем же в конце концов польза от такой системы и такой полиции? Наблюдатель, взирающий на ситуацию в России с американской точки зрения, не может не полагать, что царь как человек, исполненный благих намерений, зажил бы более счастливой и полезной жизнью, если отказался от своей политики репрессий, отправил в отставку своего деспотичного министра внутренних дел графа Дмитрия Толстого, уволил пять шестых своей полиции и жандармерии и допустил народ к участию в управлении государством. Положение вещей вряд ли стало бы от этого хуже, чем оно есть, а либеральная политика, упорно и последовательно проводимая, сделала бы Россию процветающей и счастливой страной, равно как и могущественной империей.

[1] Г-н Иннокентий Кузнецов, один из богатых владельцев рудников, с которым мы встречались в сибирском городе Красноярске, пытался с интервалами в несколько лет получить разрешение на учреждение там еженедельной газеты. Все его прошения были отклонены, несмотря на то, что в Сибири имеются только четыре газеты, и из этого ограниченного числа одну недавно прикрыли на 8 месяцев в соответствии с приказом о приостановке выпуска. Жители Нерчинска в Восточной Сибири пытались заполучить газету для своего города с 1886 г., когда я был там проездом, но без результата, У них есть необходимый капитал и достаточно умов, но они не могут получить обязательного разрешения. Редактор «Сибирской газеты» в Томске рассказывал мне, что министр внутренних дел регулярно отказывал ему в разрешении печатать газету три раза в неделю вместо одного – никому не ведомо, по какой причине.

[2] Многие из дам, которых я встретил в Сибири в ссылке, впервые вступили в конфликт с властями, когда пытались без разрешения открыть школы или обучать нескольких крестьянских детей в каком-то из частных домов. Поучительную иллюстрацию к препятствиям, которые правительство рассыпает на пути людей, стремящихся учредить частные школы в России, можно найти в широко известном русском журнале «Летопись Отечества» за февраль 1881 г. (с. 145). История, которая там рассказывается, слишком длинна, чтобы приводить ее тут, но она очень типична для методов русской полиции.

[3] Порядок, предоставляющий полиции контроль над благотворительными мероприятиями, был расписан в циркулярном письме, направленном министром внутренних дел губернаторам областей в августе 1882 г. Этим письмом все, к кому оно могло иметь отношение, уведомлялись о том, что концерты и иные благотворительные мероприятия будут разрешаться только при условии, что билеты продаются и доходы передаются бенефициарам агентом полиции или под прямым личным надзором такого агента. Этот порядок мотивировался тем, что злонамеренные лица давали концерты или инициировали мероприятия с какой-то якобы достойной благотворительной целью, но в действительности в пользу политических заключенных, ссыльных иди революционеров. Резюме письма министра было напечатано в санкт-петербургском «Восточном обозрении» за 26 августа 1882 г. (с. 14).

Никакое общественное дело не выглядит в России слишком тривиальным с точки зрения государственного регулирования. Во время нашего пребывания в Сибири группа просвещенных жителей города Красноярска попытались организовать небольшое музыкальное общество. Им пришлось изложить свои планы министру внутренних дел, добиться от него разрешения, а затем представить на его рассмотрение и одобрение свой устав и внутренний распорядок («Восточное обозрение» за 6 ноября 1886 г. № 45, с. 4). Даже научные ассоциации – наподобие географических обществ Иркутска и Омска – подвергаются более или менее обременительному контролю. Например, они могут избрать руководителя, который, однако, не может вступить в свои полномочия, пока его избрание не одобрено и не подтверждено всемогущим министром внутренних дел; они могут публиковать свои труды, но не раньше, чем эти труды будут представлены на цензуру губернатору области.

[4] Фармацевтам и аптекарям, как в городах, так и в провинции, полиция предоставляет полный список всех врачей, которые вправе выписывать «сильнодействующие» препараты – такие, как анестетики, наркотики и яды. Если имя врача отсутствует в этом списке, фармацевт не берет на себя смелость приготовить по его рецепту какое-либо лекарство, которое могло бы использоваться «террористом» в незаконных целях (см. «Восточное обозрение» за 30 июня 1883 г. № 27. С. 15).

[5] Все эти циркуляры выпущены министерством внутренних дел и легко доступны каждому, кто читает по-русски и интересуется русскими методами правления. Я располагаю их копиями, и если не привожу их даты и номера и не разъясняю значения наиболее примечательных из них, то только ввиду недостатка места.

[6] Чтобы не утомлять читателя, перечень упоминаемых автором циркулярных писем сокращен втрое. Из 30 пунктов в нем сохранены только 10, наиболее точно отвечающих его задаче. Хотя некоторые из исключенных не уступают оставшимся по своей забавности — например, о том, как должно собирать пожертвования или обустраивать туалеты (примечание переводчика).

[7] Простые люди называют русскую сельскую коммуну «миром», а мелкие спекулянты, которые с помощью полиции придушивают крестьян вышеописанным образом, известны в народе как «мироеды», «кулаки» или «кровопийцы».

[8] «Сибирская газета» (Томск). № 49. 7 декабря 1886 г. С. 1477.

[9] «Летопись Отечества» (Санкт-Петербург). Май 1882 г. С. 160.

[10] После неудачи так называемого «хождения в народ» многие увлеченные и хорошо образованные молодые русские либералы под вымышленными именами добивались и получали должности волостных писарей, или окружных секретарей, в надежде сделать таким образом что-то для крестьян, разъясняя им их права и в какой-то степени защищая от мироедов, кровопийц, кулаков и других сельских вымогателей. Эти секретари-любители почти неизменно вычислялись и арестовывались ввиду их категорического отказа пить водку и брать взятки. Г-н Иванов подразумевал этот исторический факт, с которым я был знаком.

[11] «Восточное обозрение» (Санкт-Петербург). № 38. 22 сентября 1883 г. С. 12.

[12] Я не видел этого сообщения в печати и не в состоянии проверить его достоверность, но доверяю ему, так как источником является хорошо информированный политический ссыльный в Сибири.

[13] Предметы, которые запрещалось иметь в своем распоряжении, часто заносились в комнаты революционеров и выносились оттуда в свертках с грязным бельем, а конспираторы среди женщин зачастую изображали из себя прачек.

* George Kennan. Russian Police // The Century Magazine. Vol. XXXVII. N 6. April 1889. P. 890 – 899.