ЗАПАДНО-АФРИКАНСКОГО ПЛЕМЕНИ УОЛОФ
А. Э. Петросян
2014
У каждого народа есть пословицы и поговорки. Они выражают его умственный строй и жизненную философию и являются квинтэссенцией накопленного им многовекового опыта. Особенно велика роль мудрых изречений в жизни племен, не избалованных цивилизацией и не имеющих развитой письменной культуры. В этом случае они и вовсе становятся едва ли не главной формой кристаллизации мудрости и приобретают повелительный оттенок, превращаясь в некое подобие руководства к действию.
Однако крылатые фразы, сформулированные разными народами, далеко не одинаковы и даже не равноценны. Как отдельные люди бывают талантливы по-разному и в разной мере, так и целые народы преуспевают каждый в своем, причем одни достигают гораздо большего, чем удается другим. И нет ничего удивительного в том, что некоторые из них выражают свой коллективный опыт в емких и метких формулировках, тогда как ближайшие соседи, живущие, казалось бы, практически в тех же условиях, не проявляют к отточенному слову повышенного интереса.
В мировой сокровищнице пословиц и поговорок не последнее место занимает наследие уолофов – западно-африканского племени, издревле обитавшего в Сенегамбии, то есть в междуречье Гамбии и Сенегала. Оно упоминается в записках многих путешественников. Португальцы знали о них по крайней мере с середины XV века. Еще тогда один из отпрысков местного вождя, некий Бемуар, посетил Лиссабон, крестился там и присягнул на верность королю.
Миловидные негроиды с вытянутыми овальными лицами, тонкими изящными чертами и насыщенно-черной блестящей кожей, уолофы держались мужественно и с достоинством. По языку – богатому и колоритному – они заметно отличались от соседей. Несмотря на то, что жить им приходилось в окружении, где мудрость не слишком почиталась, сами уолофы придавали ей первостепенное значение. Крылатые фразы широко использовались ими в повседневном обиходе. А европейцы, знакомые с этими изречениями, не просто могли чувствовать себя среди уолофов в полной безопасности; им оказывалось всяческое уважение как людям, сумевшим прикоснуться к глубинам миропонимания.
В уолофских изречениях бросается в глаза удивительное сочетание наивности, проницательности и здравого смысла, присущее только первобытному сознанию, не затронутому еще хитросплетениями цивилизации. Тут не найти остроумия и парадоксов в их обычном значении. Умственный взор уолофа не проникает сквозь множественные завесы тайны; он не замечает аллюзий и не улавливает смысловых аллитераций. Но зато почти ничто не застилает его. Как говаривал один из антропологов прошлого, привычка ходить нагишом обнажила их ум и искоренила все благопристойности из языка. Глядя на вещи незамутненным взглядом, уолоф был способен непосредственно распознать то, что становится доступным цивилизованным людям только через изощренные и многоступенчатые рассуждения. Его видение свежо и чисто, а потому истина открывается ему в более ясной и рельефной форме.
Иной раз даже в простейших мыслях таится такая глубина, что не верится в их принадлежность «полудикому» племени и даже закрадывается подозрение, что придаваемый им смысл не имеет отношения к уолофской старине, а рождается в голове «цивилизованного» человека. Так, что может очевиднее и банальнее совета: «Если у тебя есть лошадь, заберись на нее»? Но дело в том, что человек далеко не всегда использует принадлежащие ему вещи по их прямому назначению. И уолофское напоминание о том, что первичная функция важнее любой другой – социальной, эстетической или какой-то еще, – заставляет задуматься о разумных приоритетах, неизбежно размывающихся в так называемом цивилизованном обществе.
***
Первым из европейцев, кто собрал уолофские изречения под одной «крышей», был, по-видимому, французский миссионер Ж. Дард, который создал школу, где обучал местных детишек. Он не просто сам в совершенстве овладел их языком, но и написал грамматический труд, на основе которого там велось преподавание (Dard J. Grammaire Wolofe, ou Methode pour etudier la langue des noirs qui habitent les Royaume de Bourba-Yolof, de Walo, de Damel, de Boursine, de Saloume, de Baole, en Senegambie. L’imprimerie Royale, 1826). Кроме свода правил и образцов построения речи, эта книга вобрала в себя огромное количество пословиц и поговорок, повсеместно употреблявшихся на рубеже XVIII – XIX веков. Именно благодаря ей европейцы могли познакомиться с умственным строем уолофов и особенностями их характера, выраженными в чеканном слове.
Этот материал и послужил основой настоящей работы. Но, конечно же, далеко не весь. Из сокровищницы старинных уолофских сентенций я отобрал лишь те, которые имеют явный философский оттенок и служат не столько для того, чтобы приукрасить речь или убедить собеседника, сколько для осмысления вещей. Это скорее формулы миропонимания – линзы, которые наводятся на вещи, чтобы увидеть их в правильном свете. В них в лаконичном, но емком виде представлена народная философия – осознание сути человека и его места в природе, частью которой он является.
Разумеется, о складе ума и стиле рассуждения уолофов можно составить не менее полное представление, ознакомившись с психологическими работами, описывающими результаты наблюдений и экспериментов в живой этнической среде (см., напр.: Bruner J., Olver R., Greenfield P. Studies in cognitive growth. New York: Wiley, 1966). Но они, во-первых, характеризуют относительно недавние периоды времени в жизни уолофов, а во-вторых, не дают ощущения непосредственного соприкосновения с тканью их коллективной мысли. Погружение же в мир крылатых фраз позволяет не просто выявить, как думает уолоф, но и увидеть образцы «архетипического» истолкования окружающих явлений, как бы подержать в руках «осколки» народного миросозерцания.
Более того, поскольку для меня было главным уловить своеобразие уолофского мышления, я ставил упор на оригинальности изречений, их непохожести на обороты, придуманные другими народами. По этой причине в мой «кодекс» не попали, естественно, выражения, относящиеся к классической древности, каким-то образом попавшие к уолофам и укоренившиеся в их сознании («Язык до Рима доведет»; «Привычка – вторая натура»; «Нет следствия без причины»; «Не клади все яйца в одну корзину»; «Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты»; «Не оставляй на завтра то, что можешь сделать сегодня»; и т. д.). К ним примыкают крылатые фразы, с очевидностью заимствованные из христианства или ислама в ходе знакомства с этими религиями. Речь идет, в частности, о знаменитой формуле «Человек предполагает, а Господь располагает»; императиве «Не делай другому того, чего бы ты не хотел для себя»; выражении «То, что положено богом, не сдвинуть никому»; и т. д.. Наконец, значительную часть исходного материала составляли общераспространенные изречения, которые, несмотря на затруднительность их прямого увязывания с конкретными источниками, европейцам были не менее близки, чем африканцам («Не продавай шкуру неубитого тигра»; «Там, где нет котов, мыши пляшут»; «Кто не говорит ни слова, тот соглашается»; «Чужое добро впрок не идет»; и т. д.). Из такого рода изречений оставлялись лишь те, которые, с моей точки зрения, тонко характеризуют уолофскую ментальность, и чье изъятие может существенно обеднить и исказить ее картину.
Тем не менее, отсеивание производилось не механически. Если во фразах, несмотря на бесспорные параллели с известными сентенциями, имелся какой-то оттенок оригинальности, они включались в состав «кодекса». Так, широко известно доставшееся нам от древних выражение «Из двух зол выбирают наименьшее». Но в его уолофском аналоге несколько иначе расставляются акценты – «Из двух зол избегай наихудшего», – что является показательным для стиля мышления этой народности: не просто нелюбовь к крайностям, но и прежде всего предупреждение угроз. У уолофов немало мудрых изречений, которые в принципе тоже весьма распространены, но у них приобретают стилистическое своеобразие. К примеру, пословица «У плохого работника нет хорошего инструмента» на передний план выводит не то, что ему всегда что-то мешает как следует выполнить свою задачу, а скорее неспособность надлежащим образом воспользоваться орудиями труда, подчеркивая тем самым недостаток квалификации.
Наконец, во многих случаях, когда употребляются, казалось бы, набившие оскомину фразы, в них возникает какой-то неожиданный «поворот», благодаря чему освежается их восприятие. Так, смысл знаменитого выражения «Кто ищет, тот всегда найдет» заключается в том, что, если что-то нужно, надо к этому стремиться и прилагать усилия. Но в уолофском варианте («Хорошо ищущий найдет то, что нужно») не просто фокусируется внимание на качестве поиска (стараться умеючи), а ставится ударение на характере результата (искомое как нужное). Вроде то же самое, да не совсем. Ненавязчивая практичность уолофов дает о себе знать в смысловой интонации.
Несколько слов о подходе к переводу этих пословиц и поговорок. В большинстве случаев он не является буквальным и подразумевает значительную долю поэтической фантазии. Однако это вовсе не означает искажения их смысла. Все изменения связаны в основном с необходимостью приспособления уолофской фразы к реалиям русского языка и их умственному антуражу. При этом главной целью являлась как раз таки предельная точность передачи мысли, заложенной в первоначальной формулировке.
Чтобы проиллюстрировать сказанное, обратимся к примеру. Уолофоскую пословицу «Голос голубя на вертеле не похож на голос голубя, сидящего на дереве (Mpétaje mou naikă thy talle, niro oul sabine ak ma thia kaw garap)» я представил так: «На вертеле птичка поет не так, как на веточке». Легко заметить, что мой вариант расходится с оригиналом по крайней мере в трех отношениях. Во-первых, в контексте ситуации, описываемой в пословице, пение выглядит более иронично, и тем самым усиливает ее «запал», особенно если учесть русское «запоешь по-другому». Во-вторых, вместо голубя, которого трудно ассоциировать с пением, появляется «обобщенная» птичка. Наконец, в-третьих, – и это гораздо важнее – сопоставление вертела не с деревом, а веточкой подчеркивает внутренний нерв фразы, зарифмовывая ее противоположности. И дело, конечно же, не только и не столько во внешнем созвучии («вертеле» – «веточке»), сколько в глубинном родстве понятий (смысловой рифме). Ведь вертел – по существу, та же веточка, но очищенная от листочков и побегов, то есть избавленная от живого, превращенная в мертвый жезл. Такое противопоставление – своего рода перекличка между жизнью и смертью, то есть теми состояниями, в которых поочередно оказывается птичка. А потому оппозиция «вертел – веточка» не только не меняет суть уолофской идеи, но, наоборот, выпячивает, заостряет ее, придает ей более выпуклую и наглядную форму. Тем самым посредством некоторого отхода от буквы удается глубже и точнее передать дух.
Нельзя сказать, что столь значительные изменения приходилось вносить во все изречения. По большей части удавалось обходиться косметическими – в основном стилистическими – «правками». Но в случае исконно уолофских выражений трудно было ограничиться ими. Ибо чем они оригинальнее, тем в большей адаптации нуждаются. Поэтому в отношении таких пословиц и поговорок уместнее говорить не столько о переводе, сколько о пересказе. Но, как бы то ни было, сами идеи принадлежат уолофам и составляют мир их «интеллектуалов», живших несколько столетий тому назад. Именно его-то мне и хотелось хотя бы отчасти реконструировать.