Эти строки взяты из письма, приписываемого Моцарту. Суждения, высказываемые в нем, интересны не только с исторической точки зрения. Они проливают свет на творческий процесс. Правда, аутентичность самого письма подвергается сомнению. Но, кто бы ни был его автором, оно довольно точно передает ощущения творца в момент создания художественного (в частности, музыкального) произведения.

Из книги:

Edward Holmes. The life of Mozart, including his correspondence. N. Y.: Harper and Brothers, 1854.

Перевод А. Э. Петросяна

Когда я полностью отдаюсь своему естеству, в совершенном одиночестве и в хорошем настроении, – скажем, едучи в карете или прогуливаясь после хорошего обеда, – или ночью, кода я не могу уснуть, – именно в таких случаях мои мысли струятся лучше всего и во всем изобилии. Откуда и как они приходят – я не знаю, как и не могу их подгонять. Те мысли, которые доставляют мне удовольствие, я удерживаю в памяти, и мне привычно, как приходилось слышать, бормотать их себе под нос. Если я продолжаю в этом духе, вскоре выясняется, как можно воспользоваться тем или иным кусочком, чтобы приготовить из него достойное блюдо, то есть соответствующее правилам контрапункта, особенностям различных инструментов и т. д.

Все это воспламеняет мою душу и, если только я не растревожен, мой предмет развертывается сам, приходит в порядок и проявляется, и целое, каким бы оно ни было длинным, предстает в моем уме в почти полном и завершенном виде, так что я могу охватить его, подобно изящной картине или прекрасной статуе, одним взглядом. Точно так же в моем воображении части не проигрываются последовательно, но я как бы ухватываю их все разом (gleich alles zusammen). Какое это наслаждение – я не могу выразить. Все это изобретательство, это сочинительство происходит в приятном сне наяву. И все же действительное восприятие всего целиком (tout ensemble) – это самое лучшее. Что сочинено таким образом, мне нелегко забыть, и это, быть может, наилучший дар, за который я должен благодарить Создателя.

Когда я сажусь записывать свои идеи, я достаю, если так можно выразиться, из закромов памяти то, что прежде было занесено туда упомянутым путем. Поэтому они предаются бумаге довольно быстро, ибо все уже, как я говорил раньше, закончено; и то, что на бумаге, редко отличается от того, что было в воображении. За этим занятием я могу позволить потревожить себя, ибо, что бы ни происходило вокруг меня, пишу; и даже беседую, но только о курах и гусях или о Гретель или Бербель, или еще о чем-то таком. Но почему мои произведения принимают от меня ту особенную форму и стиль, которые делают их моцартовскими, и отличными от работ других композиторов, – возможно, обусловлено той же причиной, которая придает моему носу такую величину и орлиный вид, или, короче, делает его моцартовским и отличным от носов других людей. Ибо в действительности я не вникаю в это и не стремлюсь ни к какой оригинальности.